Неточные совпадения
— Вам-то какое горе? Если я буду нищей, у вас
явится больше одной надеждой на успех… Но будемте говорить серьезно: мне надоели эти ваши «дела». Конечно, не дурно быть богатым, но только не
рабом своего богатства…
Увы! нет для
раба иного закона, кроме беззакония. С печатью беззакония он
явился на свет; с нею промаячил постылую жизнь и с нею же обязывается сойти в могилу. Только за пределами последней, как уверяет Аннушка, воссияет для него присносущий свет Христов… Ах, Аннушка, Аннушка!
Спаситель
явился миру в образе
раба, а не царя, и был раздавлен силами этого мира, и принял смерть по законам этого мира.
Он
является в обличии
раба, погибшего низкой смертью.
В таковой дремоте величания власти возмечтали цари, что
рабы их и прислужники, ежечасно предстоя взорам их, заимствуют их светозарности; что блеск царский, преломляяся, так сказать, в сих новых отсветках, многочисленнее
является и с сильнейшим отражением.
— То же, что и я говорю: печаль неосновательная и серьезно не обдуманная нами влечет ропот. Припомните, Егор Егорыч, каким вы некогда нашли меня, растерянного и погибающего! Неужели я справедлив тогда был? Не
являлся ли я безумствующим
рабом перед моею житейскою невзгодой? Припомните, что вы мне тогда сказали? Вы сказали, что и Христос Лазарю: восстань и гряди!.. Сие же и я вам реку, Егор Егорыч: восстаньте и грядите!
Их присутствие оживотворило все сердца; храбрые пруссаки восстали первые, и когда спустя несколько месяцев надменный завоеватель, с местью в сердце, с угрозой на устах, предводительствуя новым войском,
явился опять на берегах Эльбы, то тщетно уже искал
рабов, покорных его воле: везде встречали его грудью свободные сыны Германии, их радостные восклицания и наши волжские песни гремели там, где некогда раздавались победные крики его войска и вопли угнетенных народов.
— Ольга, послушай, если хочешь упрекать… о! прости мне; разве мое поведение обнаружило такие мысли? разве я поступал с Ольгой как с
рабой? — ты бедна, сирота, — но умна, прекрасна; — в моих словах нет лести; они идут прямо от души; чуждые лукавства мои мысли открыты перед тобою; — ты себе же повредишь, если захочешь убегать моего разговора, моего присутствия; тогда-то я тебя не оставлю в покое; — сжалься… я здесь один среди получеловеков, и вдруг в пустыне
явился мне ангел, и хочет, чтоб я к нему не приближался, не смотрел на него, не внимал ему? — боже мой! — в минуту огненной жажды видеть перед собою благотворную влагу, которая, приближаясь к губам, засыхает.
Верный
раб Мишка в Загорье
являлся страшной силой, потому что старый генерал Голубко имел к нему какое-то болезненное пристрастие.
Трофеи доставляют победителям возможность давить побежденных своим великолепием, а побежденных заставляют склониться пред силою победителя и признать над собой ее права; в поэзии в это время
является восторженная ода, воспевающая покорность
рабов и вассалов.
А вот жестокость к
рабам и раболепие пред владыками, столь свойственное нашему дворянству, это от Востока вместе с «обломовщиной», типичной для всех классов нашего народа. Верно также, что бесчисленная масса «лишних людей», всевозможных странников, бродяг, Онегиных во фраках, Онегиных в лаптях и зипунах, людей, которыми владеет «беспокойство, охота к перемене мест», это одно из характернейших явлений русского быта, — тоже от Востока и
является не чем иным, как бегством от жизни, от дела и людей.
Восток, как это известно,
является частью преобладания начал эмоциональных, чувственных над началами интеллекта, разума: он предпочитает исследованию — умозрение, научной гипотезе — метафизический догмат. Европеец — вождь и хозяин своей мысли; человек Востока —
раб и слуга своей фантазии. Этот древний человек был творцом большинства религий, основоположником наиболее мрачной метафизики; он чувствует, но не изучает, и его способность объединять свой опыт в научные формы — сравнительно ничтожна.
Явился Листер, ввел антисептику, она сменилась еще более совершенной асептикой, и хирурги из бессильных
рабов гнойного заражения стали его господами; в настоящее время, если оперированный умирает от гнойного заражения, то в большинстве случаев виновата в этом уж не наука, а оператор.
Потому-то и
является поворотным моментом в истории мира та таинственная и священная минута, когда Дева рекла: «се
раба Господня», ибо в Ней, с Ней и через Нее рекла это вся природа, все человечество.
Последней истиной о рабстве человека
является то, что человек есть
раб у самого себя.
Ученые испытывают суеверный страх перед наукой и
являются сплошь и рядом ее
рабами, а не господами.
Подобно мне, он каждое утро принимается за свою почтенную работу, но едва только успеет написать: «Я родился в…», как под балкончик
является какая-нибудь Варенька, или Машенька, и раненый
раб божий берется под стражу.
В конце сороковых годов он поселяется в своей крепостной деревне, с большим одушевлением старается улучшить жизнь принадлежащих ему
рабов, но ему и в голову не приходит, что их беспечность, развращенность и нелюбовь к труду
являются неизбежным последствием рабства, что прежде всего нужно их отпустить на волю.
Забыли, какими мы
явились в Крым неготовыми во всех отношениях и каким очистительным огнем прошла вся следовавшая затем «полоса покаяния»; забыли, в виду каких соображений император Александр II торопил и побуждал дворян делать «освобождение
рабов сверху»; забыли даже кривосуд старых, закрытых судов, от которого страдали и стенали все.
Теперь у нее
явилось непреодолимое желание, чтобы этот человек, за которым гнались, из-за которого погибли две женщины, составлявшие для него идеалы великосветских барынь — княгиня и княжна Шестовы, этот человек, видимо утопавший в роскоши и богатстве, не сморгнув согласившийся выдать ей полсотни тысяч, был у ног ее, был ее любовником, но любовником-рабом.
Малюта действительно
являлся всегда точным и самым старательным исполнителем жестокостей Грозного, угадывал его малейшее желание, волю, никогда не противоречил его приказаниям, вполне убежденный в их необходимости и разумности, — словом, был слепым орудием в руках царя, беспрекословным, почти бессловесным
рабом его, собакой, готовой растерзать без разбора всякого, на кого бы ни вздумалось царю натравить ее.
— Пресвятая Мать Богородица
явилась мне, грешному, недостойному
рабу.